С чего начинается Африка

Оставляя без внимания форму реакции В.Ф. Выдрина на мою статью, вызывающую в памяти библейский рассказ о сыновьях Ноя, я все же считаю необходимым предложить некоторые комментарии к ответу уважаемого коллеги и задать несколько вопросов.

Что касается замечаний, со справедливостью которых В.Ф. Выдрин согласился («Англо-бурская война 1899-1900 годов», правитель Дагомеи «Акабо»[с. 61], речь идет о тривиальной опечатке. Если уважаемый коллега по каким-либо причинам был вынужден стать соавтором текста, составленного «неопытным сотрудником» (А.Ю. Сиим), что мешало внимательнее прочитать «сырой» текст или обратиться за помощью к более опытным коллегам-африканистам?

Что касается сведений о Л. Гарро, за которые уважаемый коллега также меня поблагодарил (что, безусловно, приятно), В.Ф. Выдрин пишет: «Надо сказать, что я тоже предпринял небольшое исследование и нашёл в Интернете эти сведения – но это случилось в тот момент, когда и этикетаж, и путеводитель уже были напечатаны» [с. 61]. Действительно, когда необходимо срочно найти какую-то информацию, все мы обращаемся к тем сайтам, которые быстрее «огугливаются»; обнаружить упоминание о нужной персоне за несколько минут работы – не велик труд. Надеюсь, уважаемый коллега понимает, что информация в Интернете часто попросту неверна и вдобавок не всегда доступна для бесплатного пользования. Если В.Ф. Выдрин действительно интересовался биографией Л. Гарро, то он не мог не обнаружить, в частности, французские генеалогические сайты с платным доступом к основному массиву информации (в открытом доступе можно лишь увидеть констатацию того факта, что более подробные сведения о Л. Гарро на этих сайтах есть).

Вероятно, информацию о Л. Гарро следовало искать не только в Интернете, но и в библиотеке МАЭ или в собрании Дмитрия Алексеевича Ольдерогге, которое также находится в МАЭ. Если уважаемый коллега не нашел таких сведений в России, что мешало обратиться за помощью к африканистам, работающим во Франции, где не так уж сложно найти необходимые издания и документы по истории Габона и французского флота?

В.Ф. Выдрин признается: «Я был не в состоянии проверить написание имени каждого царя или наличие каждого народа в списке» [с. 52]. По сравнению со столь радикальной самокритикой все мои замечания выглядят более чем скромно, так плохо о В.Ф. Выдрине я не думал. Несомненно, руководитель проекта новой африканской экспозиции понимает, что никто не ставил ему в вину отсутствие полного списка народов Африки. Речь идет лишь о тех именах «царей и народов», которые были упомянуты или, возможно, заслуживали упоминания в текстах новой экспозиции. Как руководитель проекта, предназначенного для показа в академическом музее, В.Ф. Выдрин был обязан заниматься подобной проверкой. Если же уважаемый коллега по каким-либо причинам был не в состоянии выполнять свои обязанности, что мешало обратиться за помощью к коллегам-африканистам и, прежде всего, к сотрудникам Отдела этнографии Африки?

В этой связи хотелось бы напомнить В.Ф. Выдрину, что ему предлагалась помощь, и не только моя, в процессе подготовки экспозиции. Меня можно упрекнуть лишь в том, что я предложил свою помощь (в тех областях, в которых я достаточно разбираюсь, чтобы помочь рабочей группе) после того, как увидел тексты, с которыми теперь можно ознакомиться на экспозиции и в путеводителе. От помощи, как я уже писал, В.Ф. Выдрин отказался. Не ответил он и на предложения и замечания, касавшиеся харэрской коллекции Николая Гумилева, которую я начал изучать несколько лет тому назад при заинтересованном участии С.Б. Чернецова. Если уважаемый коллега считает, что результаты моего исследования (включая уже опубликованные статьи) недостоверны или по каким-либо иным причинам не могут быть отражены в новой африканской экспозиции, что мешало об этом написать или сказать, отметив неточности или ошибки в моих публикациях?

Что касается «бедности и необразованности» Африки, В.Ф. Выдрин, несомненно, знает, что это полуправда, искажение реальности в угоду тем наивным людям, которые утешают себя, думая, что от Запада они отстали, но зато опережают по уровню развития «несчастных дикарей». Не будет ли уважаемый коллега так любезен объяснить, куда, по его мнению, исчезла образованная и богатая Африка, включая известных и мне и ему вполне благополучных профессоров, бизнесменов и те компании и страны, в которых по доброй воле работают наши соотечественники?

Впрочем, я частично принимаю упрек В.Ф. Выдрина («критики толком не видели Африки»[с. 53]); например, о жизни нефтяников в странах Гвинейского залива я знаю только с их слов и из статистики, «их Африки» я действительно сам не видел. Напротив, о верующих Нигерии я сужу по собственным впечатлениям 1990-х годов и смею утверждать, что «образцовых христиан», как и мусульман, в этой стране тогда хватало – как «вновь рожденных» баптистов, боровшихся с «остатками язычества и магии» и готовых нести слово Божье по всему миру, так и молодых мусульман, боровшихся с суфиями и осуждавших амулеты и колдовство[1]. Насколько мне известно, с 1990-х годов и христианство, и ислам в Африке еще сильнее укрепили свои позиции, и не только в Нигерии. Если уважаемый коллега не признает «образцовыми христианами» африканских католиков, православных или монофизитов, что мешало хотя бы упомянуть о существовании в Африке активных и многочисленных протестантских «борцов с язычеством»? 

Что касается политкорректности, почему В.Ф. Выдрин считает, что вся Африка от нее свободна? Достаточно было бы вспомнить пример ЮАР с ее насаждаемой сверху расовой гармонией.

Самой болезненной для уважаемого коллеги оказалась критика раздела экспозиции и путеводителя, посвященного письменностям. В своем ответе В.Ф. Выдрин пишет: «С.А. Французов и Н.А. Добронравин недовольны тем, что бытованию арабской письменности в Африке не было уделено должного внимания. Конечно, мотивацию обоих крупных специалистов по арабской и арабографичной письменной традиции можно понять – но всё же, для экспозиции “Африка к югу от Сахары” письменности на африканских языках представляются не менее важной темой, к тому же недостаточно известной широкой публике» [с. 54].

Здесь уважаемый коллега опять незаметно для себя переходит к такой самокритике, которой от него не требовали даже самые «кровожадные» оппоненты. Несомненно, В.Ф. Выдрин знает, что арабографичная письменная традиция в Африке существовала  не только на турецком или урду, но и на многих африканских языках. Использование арабской графики для письма, например, на языке мандинка не превратило этот язык в «неафриканский», и В.Ф. Выдрин, надеюсь, в этом со мной согласится. Если речь идет об африканских письменностях, не являющихся вариантами арабского или латинского письма, начинать, вероятно, следовало с долины Нила, хотя бы с Мероэ, если забыть о распространении египетского письма на территории современного Судана. Я согласен с В.Ф. Выдриным в том, что письменности на африканских языках недостаточно известны широкой публике. Но неужели уважаемый коллега полагает, что об арабской графике в Африке южнее Сахары посетители МАЭ слышали намного чаще, чем о письменности нко?

Что касается нко, вненаучная часть в ответе В.Ф. Выдрина настолько велика [с. 61– 62, 63], что комментарии почти излишни. Скажу лишь о следующем. Во-первых, я согласен, что уделил нко многовато «полемического запала», но отнюдь не из-за личного отношения к В.Ф. Выдрину, а из-за того, что эту систему письма уважаемый коллега поместил, чуть ли не в центр экспозиции. Во-вторых, Ж.-Л. Амсель не виноват. Основным источником моих представлений о нко является личное общение с энтузиастами, распространяющими это письмо, а также впечатления сотрудника кафедры африканистики СПбГУ, общавшегося с такими же квазирелигиозными энтузиастами в Гвинее. Может быть, уважаемый коллега объяснит, почему современные книги на нко, если судить по характеру их описания в новой экспозиции, должны быть интереснее для посетителей МАЭ, чем, например, харэрский рукописный текст XVIII века (часть уникальной коллекции, о чем я уже говорил В.Ф. Выдрину, но что ему Харэр, не связанный с языками манде)?

В.Ф. Выдрин любезно отмечает «недостаточное знание реальности» в моим замечаниях, касающихся нко: «Наверное, ему просто неизвестно, что в принятой в рамках этого культурного течения терминологии (которая во многом не совпадает с терминологией заморских африканистов, но получает всё большую популярность в Гвинее, Мали и Кот д’Ивуаре) «нко» действительно употребляется как название и письменности, и всех близкородственных языков ветви манден, вместе взятых. На этих языках сегодня говорит не менее 25 млн. человек в Мали, Гвинее, Буркине Фасо, Кот д’Ивуаре, Сенегале, Гамбии, Гвинее-Бисау, Сьерра-Леоне, Либерии… – то есть, если считать манден/нко единым языком, то он оказывается в числе важнейших языков Африки» [с. 63, прим. 6]. В.Ф. Выдрин справедливо сравнивает движение нко с пантюркизмом и панславизмом, в рамках которых тоже возникали похожие языковые проекты. Однако замечу, что именно о расширительном («панмандингском») представлении о «языке нко» я писал в своей статье. Если уже существует единый стандарт «языка нко», признанный на официальном уровне или известный большинству грамотных жителей Гвинеи, Мали и Кот - д’Ивуара, говорящих на языках манден, что мешало В.Ф. Выдрину об этом написать и поделиться ценной информацией с коллегами-африканистами? 

 «Квазирелигиозный» и «сектантский» – характеристики письма и движения нко, а не моего личного отношения к В.Ф. Выдрину. Оба термина применялись в антропологии письма, например, в работах, посвященных письменностям менде и йоруба, но можно использовать и другие термины, если уважаемый коллега любезно согласится их предложить. Суть явления заключается в том, что один или несколько энтузиастов создают оригинальное письмо, затем оно распространяется среди родственников, приверженцев конкретной афрохристианской церкви или суфийского тариката, но не становится «национальным письмом» (ни у йоруба, ни у оромо, о которых я писал в своей статье). Если, к примеру, для большинства грамотных манинка Гвинеи письмо нко стало основным, «своим» и более знакомым, чем любая иная графика, «сектантской» такую письменность назвать, безусловно, нельзя.

В.Ф. Выдрин ссылается на масштабы издательской деятельности на нко [с. 61], хотя и понимает, что это сомнительный аргумент (деньги и энтузиазм обеспечивают издание книг, но кто эти книги читает, кроме самих энтузиастов и «заморских африканистов»?). Мне уже приходилось писать об источниках финансирования издательской деятельности на арабской графике в Западной Африке; было бы интересно узнать, кто финансирует издательскую деятельность на нко. Если уважаемый коллега может показать, что книги на нко издаются, к примеру, за счет пожертвований «мандингофонов», независимо от их гражданства и принадлежности к какому-либо течению ислама или партии, что мешало об этом написать, опровергнув утверждения критиков?   

Невозможно обойтись и без этнографических замечаний. Допустим, на основе языковой и исторической общности еще можно говорить о «народах манден», но как мало-мальски образованный африканист может говорить о «народах манде» [с. 53]? В.Ф. Выдрин, несомненно, понимает, что не существует этнической общности манде, объединяющей и бозо, и менде, и шанга. Уважаемый коллега пишет: «справочник Ethnologue уже давно считается специалистами эталонным» [с. 58]. Если говорить о народах и языках России и других стран СНГ, это не так, и В.Ф.Выдрин не может этого не знать. Если говорить об Африке и Латинской Америке – лингвистическая часть, несомненно, ценна, а вот этнографическая значимость справочника, насколько мне известно, вызывает сомнения у многих специалистов.

О наго В.Ф. Выдрин мог бы спросить и у меня, хотя бы потому, что мне пришлось достаточно долго жить среди тех, кто считает себя «йоруба, то есть наго». Суть проблемы проще, чем кажется уважаемому коллеге [с. 56]. Для дагомейцев все йоруба – наго, и если речь идет, например, о войне с Ойо, ясно, что ни о каком «субэтносе наго» говорить не приходится.

Что касается щитов, мне непонятен странный для лингвиста пассаж «действительно, это слово мне удалось обнаружить и в манинка, и в бамана, – но известно оно было одному человеку из нескольких десятков опрошенных. Что, в реальности, фактически эквивалентно тому, что названия для щита нет…» [с. 59]. Оружие вышло из употребления –забыли и название, которое В.Ф. Выдрин, пусть с трудом, но ведь нашел же и в манинка, и в бамана, а затем опубликовал результаты поисков на французском языке. Если по-французски уважаемый коллега утверждает, что в языках манден есть такая лексика, почему отечественные посетители МАЭ получают информацию о том, что названий для щита в этих языках нет? Что мешало В.Ф. Выдрину написать, например, что «сейчас щитами народы, говорящие на языках манинка и бамана, не пользуются, их названия почти забыты»?

«О том, что козы и овцы дают молоко, многие африканцы даже не догадываются» – особый случай, связанный с нелепым обвинением в мой адрес. Вероятно, уважаемый коллега не догадывается, что его даже не критикуют, а пытаются понять. Приходится объяснить, каким образом строится попытка постичь непонятную для меня мысль. В.Ф. Выдрин пишет, что «многие африканцы не догадываются…». Всякий, кто когда-либо видел коз и овец, догадается, что молоко они могут давать. Если В.Ф. Выдрин не считает, что африканцы по уму и сообразительности сильно уступают жителям России, то можно предположить, что он имеет в виду не способность давать молоко, а практику доения. Следовательно, по собственному опыту или из литературы В.Ф. Выдрин знает, что многие африканцы не доят коз и овец. Обратившись к специальной литературе, находим достаточно убедительное объяснение и комментарий.

Повторяя слова В.Ф. Выдрина [с. 59], скажу, что «по сути дела, того же характера замечания об африканской полигамии, о применении (и неприменении) навоза в традиционном африканском сельском хозяйстве».

В.Ф. Выдрин, вероятно, считает, что в процессе создания новой экспозиции имел место сговор всех его «личных врагов». Насколько мне известно, такого сговора не было. Мнения критиков различаются, но их замечания, вопреки предположению уважаемого коллеги [с. 55], не «нейтрализуют друг друга». Например, ссылаясь на фразу В.Ф. Выдрина об уважении к тем, кто обогатил Кунсткамеру своими коллекциями, я утверждал, что описание деятельности Н.С. Леонтьева ни о каком уважении к нему не свидетельствует, тогда как С.А. Французов был удивлен самим фактом появления стенда, посвященного авантюристу Леонтьеву. Мнение С.А. Французова опирается на точку зрения С.Б. Чернецова (о которой В.Ф. Выдрин не мог не знать), мое – на недавно опубликованные работы коллег-эфиопистов. Наши точки зрения не «нейтрализуются». Если пишете о Леонтьев, то проявите хотя бы минимум уважения (как обещали), если же согласны с С.А. Французовым – уберите стенд. Где тут «нейтрализация»?

В.Ф. Выдрин не счел необходимым даже обсуждать факт существования разных по сути экспозиций с африканскими предметами, иногда происходящими буквально из одного дома (например, в обеих экспозициях, к моему удовольствию, выставлены предметы, которые я передал в дар МАЭ РАН; все они происходят из одной нигерской семьи). В академическом музее сосуществуют две экспозиции, в которых представлены африканские коллекции – научная, посвященная исламскому миру, и развлекательная (в лучшем случае, «кунсткамера» в первоначальном смысле слова), по сути – авторская выставка В.Ф. Выдрина. Если уважаемый коллега знал о существовании «параллельной» экспозиции, что мешало дать отсылку к другой части музея, намного добросовестнее и интереснее показавшей африканский ислам?

В заключение, мое мнение о новой африканской экспозиции в МАЭ может быть кратко выражено следующими словами (и пусть будет стыдно тому, кто исказит или попытается передергивать сказанное):

Я полагаю, что В.Ф. Выдрин (талантливый лингвист, известный специалист по языкам манде, практически знакомый с культурами некоторых мандеязычных народов Западной Африки, а также с африканским книжным бизнесом, посещавший многие страны Африки как с научными, так и с коммерческими целями) имел все основания руководить проектом создания новой африканской экспозиции МАЭ РАН.

Я считаю, что В.Ф. Выдрин как руководитель проекта экспозиции имел право просить (а у своих сотрудников – и требовать) и мог при желании получить всю необходимую помощь со стороны коллег-африканистов в тех областях, в которых сам не обладает достаточными знаниями (история и этнография большинства стран и народов Африки, история африканистики).

Создается впечатление, что В.Ф. Выдрин отказался от помощи только потому, что не желал признать свою некомпетентность и воспринимал любые попытки помочь как личное оскорбление и посягательство на его должность и статус руководителя проекта. Готовя экспозицию, В.Ф. Выдрин, по-видимому, учитывал лишь мнение ближайших знакомых и энтузиастов движения нко.

В результате, по моему мнению, новая экспозиция превратилась в авторскую выставку В.Ф. Выдрина, изобилующую текстами, которых можно было ожидать от расиста и ксенофоба, но не от ученого-африканиста. Неумышленное (как я полагаю) оскорбление памяти Д.А. Ольдерогге, Н.М. Гиренко, С.Б. Чернецова и других африканистов, работавших в МАЭ РАН, не могло не вызвать критику в адрес руководителя проекта новой экспозиции. Неспециалисты (дизайнеры и др.) не обязаны разбираться в проблемах африканистики, но В.Ф. Выдрин не мог не догадываться, чью память он оскорбляет халтурой, даже если эта халтура хорошо «продается» с коммерческой точки зрения.

Новая «провинциальная» экспозиция отвечает запросам невзыскательной части публики, напоминая передвижные выставки «уродцев из Кунсткамеры», организованные самозванцами в некоторых городах России. Безусловно, ее будут посещать охотнее, чем некоторые другие экспозиции МАЭ, более научные, но «покрытые пылью веков» и не обновлявшиеся в течение десятилетий.

По-видимому, новая африканская экспозиция – это демонстрация торжествующего неуважения не только к «личным врагам» В.Ф. Выдрина, к которым он, по-видимому, причисляет всех африканистов МАЭ РАН, имеющих ученую степень (в конце концов, неграмотные и, по сути дела, расистские тексты специалист может и не читать), но и к «серым» непрофессионалам, прежде всего, к посетителям Кунсткамеры (как говорится, «пипл схавает»).

Если я не прав по всем пяти пунктам, то что мешало В.Ф. Выдрину создать действительно современную экспозицию с учетом мнения коллег-африканистов и опыта других этнографических музеев?

 [1] Такое отношение к амулетам серьезно затрудняет работу исследователей, изучающих африканский ислам. Найти местного ученого, который может объяснить назначение амулетов, созданных в прошлом и позапрошлом веках, становится все труднее и труднее (сужу по собственному опыту).

Отзывы о статье

Неправильный код защиты!

Имя E-mail Город Защита ( в коде используються только заглавные латинские буквы и цифры от 1-9) Текст

Смайлики :-)

Страницы: Все