Современное религиозное сознание российских казахов и ислам имамов

Вот уже два столетия, как среди казахов утвердился ислам, а в наши дни без каких-либо оговорок их причисляют к этническим мусульманам. Этому способствует усиливающаяся с каждым годом исламизация, характерная в целом для мусульманских регионов России. Однако в религиозном сознании казахов по-прежнему присутствуют отголоски домусульманских натуралистических верований, которые, собственно, и позволяют говорить о «традиционном исламе»[2], а также следы явного влияния христианства. В предлагаемой статье мы бы хотели осветить самые разные грани религиозных воззрений казахов, а также показать процесс распространения норм классического ислама среди казахов-мусульман, который протекает не всегда гладко и безболезненно.

Оформление исламских институтов. С началом перестройки начался процесс религиозного оживления у всех народов России, в том числе и российских казахов. Явно и зримо это проявилось в активном строительстве мечетей. Если в советский период в сельской местности мечетей не было, то сейчас они есть практически в каждом более или менее крупном посёлке. Большинство увиденных нами мечетей построено в середине 1990-х годов, но строительство новых продолжается и в настоящее время. Нередко мечети строят казахи-предприниматели: совершая такое богоугодное дело, они повышают свой авторитет среди населения; такие мечети отличаются изысканностью архитектурных форм, продуманных до мелочей, и чаще всего берут за основу образцы арабского Востока. Однако есть мечети, построенные на деньги верующих (их внешний вид позволил Ш.М. Шукурову размышлять об отсутствии стилей, архитектурных традиций у российских мечетей[3]). Таких мечетей множество: в сёлах Акбулак и Адамовка Оренбургской области (в Адамовке 25 старейших жителей во главе с И.И. Ганеевым ходили по дворам, собирали по 100 рублей, что, по его словам, составило десятую долю, а основную сумму предоставили руководители совхозов и предприниматели), в с. Казахский Аул Самарской области (там собирали по 500 руб.), в с. Кош-Агач Республики Алтай и др. А мечеть в с.Осинки Самарской области построена не только на деньги прихожан, но и на деньги, полученные народной целительницей за лечение больных, и сейчас, после её смерти, молитвой в мечети руководит её муж.

Выбор места для строительства мечети определяется различными хорошо известными обстоятельствами, главное из которых – потребность в ней самой общины. Предприниматели предпочитают строить мечеть на своей малой родине – в том месте, где они родились и выросли. И тогда конкретное место в деревне может быть подсказано каким-то иным знаком. Например, в с. Кусем Оренбургской области построена очень красивая мечеть на том месте, где приземлились два розовых фламинго.

В наши дни религиозную деятельность осуществляют муллы и имамы, казахи по происхождению. Если муллами у казахов в XX в. были этнические казахи (что не мешало приглашать и татарских мулл), то сложнее обстояло дело с имамами. Имамы-казахи начали появляться в 1990-е гг. В самом начале российские казахи перенимали духовное знание у имамов-казахов из Казахстана, параллельно с этим начался процесс поступления казахов в близлежащие медресе, и лишь некоторая часть уезжала на учёбу в Казахстан. Во вновь открывающиеся мечети, а казахи начали различать, на чьи деньги, то есть казахские или неказахские, построена мечеть, советы старейшин избирали имамами казахов, кандидатуры которых затем утверждалась в местном муфтияте. Различие в финансировании не доводится до абсурда, и часть денег может принадлежать и неказахам, и в мечеть приходят мусульмане разной этнической принадлежности (вот только азербайджанцы в своём большинстве предпочитают молиться отдельно ото всех, в своих молельных домах). Просто для предпринимателей-казахов, построивших мечеть, важно, чтобы руководили этой мечетью казахские имамы. В глазах и предпринимателей-спонсоров, и местных жителей такое строительство способствует внутреннему росту национального самоуважения, осознания родной земли – намоленного места. Не случайно у автора книги о саратовских казахах Г.А. Ташпекова специально перечислены имамы-казахи различных районов, при том что до 1990-х гг. всеми имамами были татары; а также перечислены мечети, построенные при непосредственном участии казахов[4].

Все имамы, с которыми мы встречались, были местными уроженцами. Мусульманское образование одни получили в медресе Оренбурга, другие в Казахстане, некоторые в Турции и Монголии. Характерно, что практически у всех отцы или деды были муллами. Сами же они до того, как стать имамами, имели далёкие от ислама профессии. Обучались они, видимо, на собственные средства или спонсорскую помощь, однако есть случаи, когда сами жители посёлков помогали своему мулле получить официальное образование. Например, мулла п. Тобелер Кош-Агачского района, отец и дед которого были муллами, – бывший чабан; в 1990 г. собрание посёлка решило послать его на четыре месяца в Монголию и собрало часть средств на учёбу.

Имам - видная фигура в общественной жизни, его поведение находится в поле зрения всех жителей. Как правило, имамы очень строго относятся к себе. Имам Нуржан из с. Казахский Аул Самарской области говорит: «Я же имам, я же должен показывать себя – какой я человек… Мы уже другие. Если мы упадём, это будет не то чтобы смех, это будет унижение». А другой рассуждает в ироничной манере: «Не делайте то, что мулла делает, делайте то, что он говорит», и рассказывает анекдот, как «на том свете убийцы и воры в аду лежат, вдруг их снизу кто-то щекочет. Кто такой? Мулла». Правда, поведение этого имама не устраивает местный совет старейшин и ему уже подготовили замену.

Функции имама традиционны – он руководит ходом молитвы, читает хутбу, совершает мусульманский брак (нике), читает молитву-жаназу над умершим и пр. Но, как правило, мечеть располагается в относительно крупном сельском населённом пункте, в мелких же или удалённых деревнях мечетей нет. В таких удалённых посёлках все эти функции исполняет «народный» мулла (часто его называют «молда»).

Современное понимание того, кто такие муллы осложнено тем, что в Российской империи муллы были фактически приравнены к исламскому «духовенству». Традиционно муллами называют знатоков мусульманского ритуала, хотя бы какой-то части Корана, чтецов молитв на похоронах, свадьбах, при наречении имени, во время вызывания дождя и т.д. В наши дни практически вернулись к такому пониманию статуса мулл. В казахской среде их очень много. В действительности, это всё те же аксакалы, многие из которых Коран читают по памяти, не зная арабского языка, и весьма своеобразно могут его толковать. Один мулла рассказывал о Всемирном потопе в таком стиле, что «двухэтажный пароход строили под командованием ангела-хранителя». Однако в последние лет пять имамы всё чаще ориентируют «народных» мулл на обучение если не в медресе, то на курсах или семинарах в Оренбурге, Уфе и т.д. Есть и те, кто предпочитает учиться у имамов из Казахстана частным образом.

Несмотря на то, что казахское население активно участвует в строительстве мечетей и обучении имамов, мечеть оно посещает нечасто. Так, в с. Акбулак (между прочим, районном центре) Оренбургской области на пятничный намаз приходит 15-16 человек, такая же численность наблюдалась в джуму в с. Осинки Самарской области и в районном центре Кош-Агач. Причём помимо казахов среди присутствующих есть азербайджанцы, чеченцы, ингуши, татары, узбеки и др. Это лишь три примера, ряд которых можно продолжить. Реальность такова, что массовое посещение мечети происходит фактически один-два раза в год – по окончании мусульманского поста Ураза на Ураза-айт и на праздник жертвоприношения Курбан-айт.

И здесь на первый план выходит ещё одна функция имамов – привлечение казахов к исполнению религиозных предписаний, которое проходит главным образом через обучение. При большинстве мечетей организованы так называемые воскресные классы, которые можно было бы сравнить с мектебе, так как в них обучают арабской грамоте, чтению Корана, толкуются суры из Корана и хадисы по правилам поведения и т.п. (однако можно утверждать, что слово мектебе вышло из употребления, по крайней мере, в среде российских казахов. Обычное название – воскресные классы, в с. Кош-Агач – медресе). Эти классы посещают как дети (примерно с 7-летнего возраста), так и взрослые мужчины и женщины. Нельзя сказать, чтобы в классах было много учеников, одна из причин этого – удалённость мелких деревень от мечетей. Выход находят в заочной форме обучения, когда имам через муллу из этой деревни раздаёт, а затем собирает задания.

В Поволжье и Южном Урале обучение детей исламу организуется также в мусульманских лагерях, которые работают, как правило, в летний каникулярный период. Такие лагеря есть повсеместно в мусульманских регионах России, обучение в них длится от двух недель до двух месяцев, что зависит от возможностей спонсора, выделившего деньги на лагерь (следует отметить, что практика организации таких лагерей характерна и для исповедующих иудаизм, христианство и буддизм). Преподают в таких лагерях не только имамы, но и практиканты из медресе.

В связи с деятельностью таких лагерей интересна следующая история. На территории г. Соль-Илецка Оренбургской области находится знаменитое своей святостью на всё Поволжье и Западный Казахстан солёное озеро. Оно возникло якобы на месте захоронения одной женщины-баксы. Несколько лет назад это озеро обнесли забором, а за вход стали брать с человека разовую плату 80 руб. (если учесть, что одним купанием в озере не исцелиться, то в итоге получается большая сумма). Человек, поставивший лечение в святом озере на коммерческую основу, порицается мусульманами области, о чём имамы говорят даже в мечетях: «Аллах говорит, что соль городить нельзя. Это природный дар. Аллах его не любит. Не знаю, Аллах спишет его грехи или не спишет». Но этот же человек создаёт и финансирует, в том числе из средств, полученных с озера, мусульманский лагерь для детей. И такое противоречие рождает диссонанс в умах местных мусульман.

Наиболее успешная деятельность по усилению религиозности казахов проводится в Кош-Агачском районе Республики Алтай. Это объясняется исключительно личностью, деятельностью и авторитетом местного имама – С.М. Сватова. Будучи коренным жителем, родившимся в селе Тобелер, он переехал в поисках работы в Южный Казахстан, там «пошёл в религию», получил начальное духовное образование в Талды-Кургане, после чего закончил Духовный университет в Алма-Ате. После этого он работал заместителем имама в мечети «Нур» в Талды-Кургане, строил мечеть в городе Текеле. В это же время он вошёл в общество проповедников «Джамаат Таблиг»[5]: «Таблиг – это довести единобожие называется. В переводе на арабский язык это дауа. Дауа – это призыв к Аллаху, на пути к Аллаху. Там есть два мои учителя, и я выбрал этот путь. Это истинный и хороший путь. Для богобоязненности это…Они даже в политику не лезут, они даже в обряды, какие у населения, не лезут. Мы только имя Божие проповедуем, приглашаем в мечеть, чтобы люди не портились. Это духовное знание. Это передвижная мечеть. Именно как Пророк, именно как сподвижник», – так С.М. Сватов описывал деятельность общества. По приглашению главы Кош-Агачского района он вернулся на Алтай и начал работать имамом в Кош-Агаче. Это лишь схема пути, по которому бывший комбайнёр и проходчик пришёл к исламу, или как он сам говорит: «До этого мусульманин был, но.. уже обращался к молитве». За этим кратким перечислением стоят процессы, характерные для региона в последние 10 лет.

Немало не только молодых мужчин, но и женщин в начале 1990-х годов не могли найти работу в Кош-Агачском районе. На фоне начавшейся политики по собиранию казахов в Казахстане, усиления алтайского национализма, их выбор лежал в направлении исторической родины. Лишившись заработка, мужчины зачастую стали злоупотреблять алкоголем. Нынешний глава районной администрации помогал многим из них с переездом в Казахстан для обучения и работы. Если оставить в стороне миграционные потоки этого десятилетия из Кош-Агача и обратно[6], то для молодых людей было принципиальным возвращение на Алтай, но уже верующими мусульманами. И, таким образом, в Кош-Агаче они становились проводниками исламских идей.

Вернувшись в Кош-Агач С.М. Сватов начал активную проповедническую деятельность. Так он вспоминает свои первые дни работы: «Как тяжело было вначале. Как первый раз я пятничную молитву провёл, пять человек всего. Меня как трясло! Думаю, как… Ну надо стараться проповедь делать». Имам проповедует даже при обычной встрече, приглашает своих духовных учителей и тех, с кем учился, членов Джамаат Таблига, тех, кто учился в Пакистане, Монголии, Казахстане, причём с семьями, дабы жёны их учили местных мусульманок исламским нормам: «Каждый мусульманин должен быть проповедником, дауа делать. Он не должен только за себя молиться. Он должен стараться другого привлечь. Тогда ты будешь истинный мусульманин». С их помощью он организует, как он сам называет, «передвижную медресе».

Каждому местному жителю, посещающему мечеть, имам указывает, что необходимо проповедовать дальше. И кульминацией этой деятельности становится постройка и в ближайшее время открытие медресе «Марказ»[7] (в Казахстане есть центр по распространению религии «Марказ»), куда можно будет поступить с 7 лет без дальнейшего ограничения в возрасте. Имам называет исламскую школу «медресе», и те, кто её окончит, будут грамотными мусульманами, муллами. Причём по завершении обучения, как видит имам, они будут проповедовать дальше, и в том числе среди алтайского населения. Когда в связи со сменой предыдущего имама на С.М. Сватова возникла конфликтная ситуация, последний даже оставлял мечеть, но не прекращал проповеди: «Я говорю: сдам мечеть. Я говорю, я только ради Аллаха проповедую. Буду заниматься, потому что за неё ахрат зарабатываю проповедью только. Только ради Аллаха»[8].

Мы уже упомянули, что проповедническая деятельность имама распространяется не только на казахов, но и на алтайцев. Поначалу в этот круг попадают женщины-алтайки, вышедшие замуж за казахов, или друзья-алтайцы. Для такой проповеди имам предполагает привлечь киргизов из Бишкека, рассуждая таким образом, что «алтайцы сейчас нас не слишком слушают. Но они хорошо слушают киргизов. Потому что у них язык как-то сходится. Стараюсь ближе к этим братьям проповедь делать». Из Киргизии на эту проповедническую деятельность в алтайской среде было получено согласие.

Конечно же, местными жителями деятельность имама оценивается неоднозначно. И главный камень преткновения в «менталитете», как говорят сами казахи: «Может быть, немножко и обижают его… У них там в Казахстане муллы совсем другие. Там если ты казах, ты мусульманин, ты в первую очередь должен подчиняться мулле. А у нас в первую очередь люди должны, значит, жить, сами себя кормить. Вот я пойду к мулде. Что мулда мне даст? Разве работу даст? Или с неба что-то свалится покушать? Это уже не будет. А надо идти в ногу. Как наше понятие? Значит, мы работаем. Любой должен работать, кормить свою семью. А этот мулла, Сержан. Что ему надо, мечеть поднять? Это совсем другое дело. А то, что с утра до вечера молиться, не работать – это мы не можем так жить. Вот она пенсионерка, она молится [о жене – Е.Л., О.Н.]. И немножко он почему обижается, потому что он когда первый раз приехал, сказал, может быть, не так выразился: «Вы, говорит, сначала должны подчиняться мне, а потом уже подчиняться главе администрации и так далее». Почему больше молодёжи мы хотим обратить? Чтоб водку не пили, наркоманы, 70% у нас не работают. Работа по 10 дней [в месяц – Е.Л., О.Н.] – это же не работа». То есть идея о первенстве духовной власти по отношению к светской оказалась абсолютно чужда алтайским казахам, и её имаму пришлось оставить. Но обращение к исламу молодёжи приветствуется как фактор стабилизации социальной обстановки.

Какая-то часть кош-агачских казахов пришла к исламу, пройдя лечение у известной казахстанской целительницы Аганы [от каз. "ак ана" – белая мать – Е.Л., О.Н.], сведения о которой принесли вернувшиеся из Казахстана. Агана принимает в собственном диагностическом центре в п. Каскелен под Алма-Атой. Всех своих пациентов она посылает в "малый хадж" – по святым местам Южного Казахстана, в частности в Туркестан. Благодаря её лечению многие кош-агачские мужчины избавились от алкоголизма, а у кош-агачских женщин после посещения Аганы, как правило, открывается дар целительства. Между прочим, в этой связи образуется даже некоторая конкуренция среди врачевателей, поскольку такая деятельность приносит неплохой доход.

Имамы тесно связаны с муллами через советы старейшин при мечетях. В связи с деидеологизацией общественной жизни в период перестройки, начался процесс самоорганизации казахского общества снизу, что и проявилось в деятельности таких советов старейшин[9]. В 1990-е гг. процесс создания советов или их активизации шёл параллельно с открытием мечетей, объединяющих вокруг себя население не только данного населённого пункта, но и ближайшей округи. Помимо собственно людей преклонного возраста, в такие советы входят и «народные» муллы. Последние выполняют в своих деревнях все функции имама, собирают бытыр[10] в своих деревнях, а затем передают его в мечеть; они же транслируют основные суждения и решения имама и совета при мечети, нередко определяют судьбу самого имама, выбирая его (конечно же, окончательно на должность имама назначает муфтият) или формируя общественное мнение против него. Всё это теснейшим образом связывает имамов и мулл.

Религиозное сознание. Почти поговоркой среди российских казахов стала фраза «Чем в глубоком Казахстане, религию лучше держат у нас». Причём под религией понимается даже не знание и исполнение норм классического ислама, а бытование самых разных традиций, составной частью которых является ислам. Даже причину такого отставания объясняют весьма убедительно: «Там муллы погибли, поэтому не знают [традиций – Е.Л., О.Н.]. В Казахстане таких ловили, поэтому погибли они». Бежали же казахи на окраину Великой Степи, населённую другими народами. И здесь звание муллы стало почти наследственным.

Оценить мусульманскую составляющую религиозного сознания казахов можно по их практическому отношению к основным исламским предписаниям. Исламская религия, как известно, покоится на пяти столпах: 1) исповедание веры (араб. шахада); 2) молитва (перс. намаз); 3) обязательная милостыня (араб. зякат); 4) пост (араб. саум, у российских мусульман ураза); 5) паломничество в Мекку (хадж). Исполнение всех этих предписаний является обязанностью каждого мусульманина. В реальности жизнь вносит свои коррективы в осуществление этих обязанностей.

Большинство сельских казахов, называя себя мусульманами, подразумевает под этим, прежде всего, соблюдение определённых норм поведения. Характерный монолог пришлось услышать в Жана-Ауле Кош-Агачского района от 55-летнего казаха: «Я не молда, ведь мусульманам даже пить нельзя. Когда Союз распался, все на молду ушли [стали мусульманами – Е.Л., О.Н.]. Мы тоже собираемся. Пить-курить бросить, стихотворения [т.е. молитвы – Е.Л., О.Н.] читать надо. Собираюсь после Нового Года быть молдой. Мой сын сейчас в Казахстане живёт, он – молда: постоянно в мечеть ходит, пятикратный намаз делает, не пьёт. Он как чистый мусульманин. Он говорит: "Папа, хватит! Болеть не будешь", – говорит». Жена нашего собеседника пояснила, что после Нового Года муж женит младшего сына, отгуляет на свадьбе, тогда-то можно бросить пить и стать мусульманином.

Таким образом, не пить, не курить, читать намаз, а также, добавим, держать пост, праздновать Ураза-айт и Курбан-айт и давать садака и бытыр в мечеть – вот, пожалуй, современные представления о правоверном мусульманине, характерные для людей среднего поколения (40-60-летних), вся сознательная жизнь которых пришлась на время советской атеистической пропаганды. Среди же молодых казахов религиозные настроения заметно усиливаются. Все имамы отмечают, что в мечеть приходит все больше молодёжи, и основные усилия они прилагают, чтобы привлечь в мечеть именно молодых. В этой связи показательно, как в описанной выше ситуации более религиозные дети могут влиять на своих родителей.

В казахской среде есть и такой пласт людей, которые естественным образом считают себя мусульманами, но не считают себя религиозными людьми. К таким можно отнести тех, кто получил не просто высшее, но высшее техническое образование, а также жителей крупных городов (Москвы, Санкт-Петербурга, Самары, Оренбурга, Саратова и др.). Как правило, они в мечеть не ходят (или всё-таки раз в год по окончании поста), «в Бога не верят», намаз не читают, но некоторые обычаи соблюдают, то есть приглашают муллу на поминки, или когда режут барана. Хотелось бы привести здесь выдержку из интервью с предпринимателем с инженерным образованием из Самары, поскольку оно отражает взгляд многих, с кем нам приходилось общаться:

«- Я в мечеть не хожу. … Во-первых, время не позволяет, во-вторых, ну для того, чтобы ходить в мечеть это надо очень религиозным быть. Ну, я пока не в том возрасте, чтобы быть очень религиозным.

- То есть религиозность – это возрастная категория?

- Религиозность – это обязанность, которая накладывается на человека… Вот в хадж сходил, да? Поклялся там не делать того-то, того-то, того-то. Вот ты и должен этого не делать, то есть. Религиозным я могу стать тогда, когда хадж прошёл, дал клятву, и с этого момента я считаю себя религиозным, то есть я дал клятву. А если я не дал клятву… алкоголь тоже же ведь нельзя потреблять. Поэтому тут не только возраст, а работа, которая влияет. Внешние факторы, которые, так скажем, не дают возможности быть религиозным.

Но религия это просто вера. А ходить в мечеть – это значит не только верить, а значит молиться, там молитва где клятва. Правильно?

- …А на уразу?

- Ну, это мы приглашаем специального муллу, который знает, проводит наше застолье, намаз читает, потом заключение делает, тоже читает. То есть это на его плечах всё. Без этого просто это обычное застолье, нет никакой национальной традиции.

А мы как бы учимся, кто слушать умеет, говорить умеет, писать, запоминать, записывает, потом он может сам читать станет, если всё правильно делает.

- Для вас фактор религиозности может играть роль в общении с людьми?

- Нет. Это же, религиозность, – это внутреннее человека. Это вот он сам себе, человек делает ограничения какие-то, то есть я не буду пить, не буду… Один может сделать это сам по себе, дать задания, и выполнять их реально, а другой может взвалить это на плечи Бога или Аллаха и ему клясться. Правильно?

Вера – это выполнение каких-то обязанностей и обязательств.

-Те, кто совершил хадж, для Вас будут авторитетными?

- Это авторитет. Ну, как авторитет? Он может быть авторитетом только, если он отсюда прошёл пешком туда, и пришёл назад. А если он летел на самолёте… Это важно. Допустим, того человека, кто сделал хадж, я уважаю. Потому что я же не знаю, действительно ли он исполнит те обязательства, которые он взял. Но ради того, что он просто поехал? Он может также как и я поехать заради любопытства туда, а может это внутренний такой настрой для того, чтобы пойти и взять на себя обязательства. И исполнять их. Понимаете?».

В этом рассуждении обращает на себя внимание два момента. Первое, это то, как разделяется вера и образ жизни. В научных исследованиях тезис об исламе как образе жизни стал уже общим местом. И услышать такое его подтверждение от непосвящённого человека было важно. Причём это редкий случай, когда рост религиозного сознания не связывался с возрастом. Общеизвестно рассуждение стариков-мусульман о том, что дети вырастут, и станут читать намаз.

Важно и представление нашего собеседника о человеке, совершившем хадж. Действительно, что происходит в последнее время с самим смыслом этого института? В последние лет десять в Мекку из России устремляются в первую очередь люди с некоторым материальным достатком. Одному из авторов этой статьи в 2003 г. пришло письмо от избирательного блока «Великая Россия – Евразийский союз» с поздравлением о приходе «Священного для всех мусульман Месяца Рамадан» и предложением войти в группу для «совместного совершения паломничества (хаджа) в Святые Места Ислама…Стоимость от 1300 у.е.» (Невозможно удержаться о соблазна назвать имена подписавших поздравительное письмо: Председатель Координационного Совета Избирательного блока «Великая Россия – Евразийский союз», Госсекретарь Союзного государства Павел Бородин, Первый президент Республики Ингушетия, герой Советского Союза, генерал-лейтенант Руслан Аушев, депутат Государственной Думы РФ Абдул-Вахед Ниязов и вице-президент Академии геополитических проблем Леонид Ивашов). Теперь стоимость хаджа оценивается от 2000 у.е. Из казахской среды в хадж устремляются успешные предприниматели или же имамы, расходы которых оплачивают религиозные организации. Однако после возвращения из святой земли большинство из совершивших паломничество продолжают вести прежний образ жизни, в который входит и курение, иной раз застолье с выпивкой и пр. И в силу этого происходит изменение отношения рядовых казахов к совершившим хадж. Один «народный» мулла с гордостью рассказывал: «Мой дед был в 17 лет в хадж ездил. Хаджи. Люди уважают Кожахмеда. В Мекку ходил пешком». Конечно же, дело не в том, каким способом паломники сегодня добираются в Саудовскую Аравию. Дело в повседневности. Эти люди теряют или даже не приобретают некую сакральную сущность, даруемую святой землёй. Хадж стал своего рода мерилом богатства, успешности. Он усиливает авторитет руководителей предприятий, совхозов в «коммерческом» ключе. Хочется отметить, что и сами совершившие хадж иной раз были удивлены коммерциализацией процесса со стороны властей Саудовской Аравии. Хотя по-прежнему рассказывают с эмоциональным подъёмом немало историй о взаимной помощи мусульман со всего света, которая проявилась, например, когда у одного паломника украли все деньги.

Среди российских казахов утверждается идея «малого хаджа» - по святым местам Казахстана. В первую очередь это города Туркестан с мавзолеем Ахмеда Ясави (и могилой хана Аблая, на время объединившего все жузы) и Чимкент. В Кош-Агаче это явление даже приобрело массовый характер - отсюда регулярно отправляется автобус с такими паломниками. В эти города местный имам отправляет на учёбу молодых мужчин. Мы застали продолжение трагедии, случившейся в связи с поездкой в Туркестан. Во время нашей экспедиции проходили 40-дневные поминки молодого человека, уехавшего для мусульманского обучения в Туркестан, и в последний день своего пребывания, уже по окончании учёбы, умершего от разрыва сердца у мавзолея Ахмеда Ясави, к которому он пришёл перед отъездом на Алтай. Окружающие толковали эту трагедию, помимо других объяснений, и в смысле благости смерти и захоронения в святом месте, это же служило и утешением, хотя, как нам кажется, слабым, для престарелых родителей молодого человека.

Практическая сторона ислама ярко раскрывается в отношении к хаджу у мулл, причём как у получивших образование в медресе, так и «самоучек». Молодой мулла из Самарской области рассказывал нам, что лучше хадж совершить до женитьбы – «после женитьбы тяжело оставлять жену, оставлять семью. В хадж ходят, кому 50, кому 40 лет. Потому что у них уже есть дети, семья, родственники могут приглядеть за этим». Пожилой мулла из этой же области сказал, что не намеревается в ближайшее время совершить хадж, потому что был коммунистом и грешил много, «не отмолил ещё грехи», да и после хаджа придётся от много отказаться.

Известно, что, совершая паломничество, мусульмане строго регламентируют своё поведение. В частности, во двор Главной мечети Мекки паломник ступает с правой ноги, покидая мечеть – с левой. Это правило стало частью суеверия: именно такой порядок – входить с правой ноги, выходить с левой прочно утвердился в народном сознании и бытовом поведении. В юрту ли, в дом ли казахи входят с правой ноги, а выходят с левой, чтобы зло, «нечистое» не проникло в жилище.

Обращает на себя внимание толкование джихада имамами. Как известно, разделяют джихад нескольких видов: 1) «джихад сердца» – борьба со своими собственными недостатками; 2) «джихад языка» – разрешение одобряемого и запрет порицаемого; 3) «джихад руки» – наказание преступивших закон и нравственные нормы; 4) «джихад меча» – вооружённая борьба с неверными, падшие в которой обретают вечное блаженство[11]. Гораздо чаще приходится слышать о большом и малом джихаде, последний собственно является основанием для деятельности радикальных течений. В своих проповедях и толкованиях казахские имамы говорят исключительно о джихаде, обращённом внутрь себя. Рассуждения на эту тему одного нашего молодого собеседника выглядят так: «Джихад считается как борьба – объяснять людям, что надо мусульманами быть. Сперва сам делал, потом корешам письма писал, объяснял. Была только первоначальная война. У нас из Оренбурга трое приходили, джихад делали. Джихад как призыв в ислам. Пророк говорил: «С собой бороться – это хуже войны. Нам ещё предстоит большая война». Это джихад очень тяжёлый». Не раз молодые казахи-мусульмане спрашивали нас: «А вы знаете, что такое джихад?», мы отвечали: «Война с неверными». «Не-ет. Это война с собой, внутри себя, со своими недостатками». Если судить о степени политизированности ислама и мусульман по их отношению к джихаду, а для такого суждения есть все основания, то можно с уверенностью говорить об отсутствии серьёзных политических претензий у казахов-мусульман; политические притязания казахов лежат вне религиозной плоскости.

Естественно, частью самосознания казахов является и их прошлое, в том числе приверженность идеологии, являвшейся основой Советского Союза. В наши дни это выражается двояко. В сознании одних произошли метаморфозы, позволившие совмещать коммунистическую идеологию с исламом. Нравственные установки других так и оставили их убеждёнными коммунистами. Последние по-прежнему называют себя коммунистами, и в связи с этим не считают себя мусульманами, то есть религиозными людьми. Брат акбулакского имама говорит: «Я перед Аллахом не могу двойником быть. Коммунистом пришёл, коммунистом уйду». Стоит заметить, что это люди, связанные в большинстве своём в своей бывшей трудовой деятельности с государственными, прежде всего силовыми, структурами. Однако в их позиции нет негативизма по отношению ко всё более широкому распространению ислама, они даже приглашают мулл, как того требует традиция, на похороны или поминки своих родных, однако устоявшееся мировоззрение не позволяет им становиться религиозными людьми.

Более гибкие в беседе за весьма короткое время могут развить свои коммунистические убеждения, а после назвать себя муллой, и рассказать о своей деятельности в качестве мулл. И оба эти сегмента – коммунистический и исламский спокойно уживаются друг с другом в их сознании.

Важным для понимания религиозного сознания казахов является их отношение к молитве-намазу. Редко кто совершает намаз пять раз в день. Это, как правило, имамы, небольшое число престарелых людей (гораздо чаще они держат пост-уразу), и некоторые среди мулл, впрочем, тоже преклонного возраста. Конечно, сюда же следует отнести и учащихся медресе. Как мы показали выше, малая часть казахов-мусульман совершает намаз в джуму. Но с большим рвением, регулярностью, даже любовью казахи самых разных взглядов делают бата – благословение, пожелание, в которое иногда включены элементы молитвы. При произнесении бата руки обязательно сложены в молитвенном (!) жесте. Бата сопровождает жизнь казаха чуть ли не ежедневно. Как известно, все традиционные праздники казахов проходят в несколько этапов, и наиболее важным считается «стариковский той», т.е. одна из первых частей любого праздника для людей пожилых, без спиртного. Если это свадьба, то все старики делают бата молодым, если проводы в армию – новобранцу, если в доме гость – то гостю, при хождении в гости на согм-ет – мясо, заготовленное под зиму и т.д. Бата может делаться и после трапезы, если нет того, кто бы мог прочитать молитву. Считается, что с определённого возраста и мужчины, и женщины непременно должны уметь делать бата. Возможно, бата замещает собой намаз, молитву, поскольку содержит в себе обращение к Всевышнему, который только и может способствовать осуществлению пожеланий.

У людей в возрасте, которые хранят в своей памяти следы советской идеологии, присутствует и элемент иронического отношения к бата (хотя он нисколько не умаляет всей серьёзности их отношения к бата в целом). Например, как-то за столом, за которым не было пожилых мужчин, решали, кто же сделает бата, и тот, кому это было поручено, с необходимым жестом произнес: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Или, в другой раз, мы присутствовали на строительстве ограды вокруг могилы в Кош-Агачском районе. Оно начиналось с женского плача и молитвы, заканчивалось также молитвой. Все родственники, а в этом процессе участвуют по возможности все дети умершего с жёнами, мужьями и детьми, начали разъезжаться. Но никак не заводился трактор (на нём привезли кирпич). И тогда мужчина лет 55-ти сказал: «Это он обиделся, что ему бата не читали».

Общеизвестно, что многие доисламские религиозные представления сохранились в современной жизни казахов, приняв исламскую оболочку и риторику – эти явления не раз описаны в этнографической литературе[12]. Нам тоже приходилось наблюдать у кош-агачских казахов камлание баксы и лечение емши в сопровождении мусульманских молитв. Существует и обратное влияние древних казахских верований на мусульманские представления. Мулла совхоза "Заря", к примеру, стал муллой в пожилом возрасте в 68 лет, после того, как увидел во сне аруака (духа предка). Хотя аруак молчал, но наш собеседник понял, что тот хочет, чтобы он выучился на муллу. Это описание довольно близко напоминает ситуацию, когда духи, часто приходящие именно во сне, побуждают человека стать шаманом. В другом услышанном нами рассказе аруаки охраняли развалины мечети и не давали построить на её фундаменте животноводческую ферму. Строительство удалось осуществить только после того, как «один старик с Мунтайки дал совет», который и выполнили – по углам зарыли свиные головы, и тогда из этого места вылетели два белых лебедя – это улетели аруаки, охранявшие мечеть.

Официальный ислам против народной традиции. Некоторые из традиционных обычаев казахов, по мнению имамов, получивших мусульманское образование в медресе, вступают в противоречие с шариатом, и имамы разными способами борются с такими традициями. Суть конфликта сформулировал имам Ясненского района Оренбургской обл. С.У. Айжанов: «У нас [казахов – Е.Л., О.Н.] бытовой ислам. Мы живём тем, что осталось от дедов. Я стараюсь исправлять. Где есть в моих силах, я запрещаю».

Даур. Пожалуй, наиболее ярко противоречие бытового и официального ислама выступает в похоронном ритуале – наиболее консервативной, как известно, сфере жизнедеятельности. Речь идёт, прежде всего, об обряде, называемом даур, передаче грехов покойного. Для оренбургских казахов второй половины XIX в. он, под названием искат подробно описан И. Алтынсарином. И уже тогда знатоки ислама отмечали его несоответствие шариату: «Искат, по понятиям киргиз [казахов – Е.Л., О.Н.], есть продажа муллам грехов покойника, за узаконенную плату; по шариату же Магомета, искат должно раздать бедным людям в виде приношения Богу за пропущенные покойным при его жизни, считая со времени его совершеннолетия, установленные богомоления (пять раз в день) и за проведения без поста Рамазан (название месяца, в котором мусульмане должны поститься); при этом шариатом не определено для мулл выражаться: «Принимаю грехи умершего» (кутерден бе? кутердим и т.д.); а заставляют говорить это мулл сами киргизы. По шариату, за каждый день жизни умершего полагается искат по 30 фунтов пшеницы, а за постный месяц Рамазан по 35 фунтов, - всего на 365 дней – 277 пудов 20 фунт. пшеницы; количество это оценивается по местной цене на деньги, а деньги меняются на скот, который и должен раздаваться муллам. Так как по такому исчислению требовалось бы от семейства умершего слишком много скота или денег (…), то обыкновенно муллы, для исполнения, по крайней мере, законной формы оценивают скотину, определённую на искат, не в пример дороже её стоимости (…). Обряд этот исполняется киргизами следующим образом: на одной стороне покойника, около головы, должен сидеть его сын или родственник, а на другой мулла, с Кораном в руке, – и сколько лет было умершему со времени, как замечено выше, его совершеннолетия (которое считается у детей состоятельных киригиз с 13 лет, а у бедных с 15 лет), столько же раз передаётся мулле родственником покойного Коран через тело умершего с вопросом: «Принимаешь ли грехи отца моего, брата, или вообще такого-то моего родственника?». Мулла, получая Коран, отвечает: «Принимаю и т.д.»». В примечании И. Алтынсарин замечает, что «по шариату, должна передаваться через тело какая-либо дорогая, принадлежащая умершему вещь; причём, следует вопрос мулле: принимаешь ли эту вещь на приношение, за пропущенные настоящим покойником моления и посты? Мулла должен ответить: принимаю». «В теперешнее время, - продолжает автор, – преимущественно придерживаются и в орде настоящего законного порядка иската»[13].

Таким образом, по И. Алтынсарину, существовал «настоящий», правильный искат, не противоречащий шариату. Тот же, что бытовал у оренбургских казахов, не соответствовал ему по трем позициям: 1) искат должен раздаваться бедным, а не вручаться в виде подарка мулле; 2) через тело умершего должен передаваться не Коран, а ценная вещь покойного и 3) мулла должен принимать на себя не грехи покойного, а подарок за пропущенные умершим намазы и посты.

Посмотрим на современную практику совершения даура. Обряд происходит так же, как он описан И. Алтынсарином, но через тело умершего передают не Коран, а деньги, завёрнутые в лоскут материи, или полотенце. Сегодня сумма, получаемая муллой, составляет в разных районах, например, Оренбургской области от 50 до 500 руб. Делают это столько же раз, сколько прошло лет со времени совершеннолетия покойного до его смерти. Вопрос мулле или тому, кто соглашается «взять на себя грехи» задаётся на арабском языке. При этом все присутствующие считают, что грехи покойного взял на себя принявший деньги.

На самом деле в вопросе не содержится упоминания грехов. Ясненский имам перевёл бытующий текст, и оказалось, что это набор арабских и турецких слов, означающих буквально следующее: «Желаешь брать на себя годовой садака этого усопшего?». Таким образом, современная проблема даура не в самом существовании этого обряда[14], а в его восприятии казахским населением. Однако имамы выступают именно против совершения этого обряда, а не против его неправильного толкования. Ясненский имам ведёт борьбу с дауром уже три года, выступая с проповедями и в мечети, и везде, куда его приглашают в гости. Его главные аргументы: «В исламе нет такого, чтобы кто-нибудь мог прощать грехи. Только Всевышний»; «А то молодые говорят, что не будут ходить в мечеть, дадут потом 500 рублей двум муллам, и все грехи уйдут. Не даю делать [даур]».

У него много сторонников, особенно в советах старейшин казахских посёлков. Однако основная часть казахского населения продолжает совершать этот обряд, приглашая для этого «народных» мулл, которые не получили исламского образования. Позицию таких людей очень эмоционально выразила наша семидесятилетняя собеседница из п.Обильное: «Даур ясненский мулла не разрешает делать. Я считаю: кто хочет, тот может делать, кто не хочет – не делай. Здесь все старики делают. Адамовский молда [мулла из п. Адамовка – Е.Л., О.Н.] не отказывается. Жалко 100-200 рублей дать?! Это наши традиции. Так наши родители делали, как же мы можем не делать?». Другая старая казашка поясняла, почему она делала даур для своего недавно умершего "деда": «То, что он не держал уразу, и за его поступки. Дед просил дать ему даур. За его поступки кто-то должен отвечать».

Проблема даура волнует казахов и в других областях России (в отличие от Казахстана, где, по сведениям наших информаторов даур «запретили»). В самом восточном районе расселения российских казахов – Кош-Агачском районе Республики Алтай – этот вопрос обсуждался на местном Курултае (причём местный имам входит в Президиум Курултая) – общественной организации, решения которой не имеют никакой юридической силы, но могут воздействовать на общественное мнение. Курултай рекомендовал отменить обряд: «Решили этого не делать, так как кто же захочет взять чужие грехи, и своих хватает. Вдруг человек этот убил кого, тяжкие грехи можно случайно взять на себя», – объяснял наш информатор. В этом же ключе не раз рассуждали и самарские казахи: «Зачем чужие грехи брать? Своих хватает!».

Хотелось бы понять, как в условиях возобновляющейся отмены даура, последний по-прежнему активно бытует в казахской среде. Сами казахские народные муллы отвечают на этот вопрос, когда говорят: «Если даур не возьмёшь – ненавидеть будут. Молда всегда берёт грехи». Дело ведь не в плате. Живые опасаются за жизнь умершего после смерти гораздо сильнее, чем за его грехи при жизни. А муллы, конечно же, не хотят быть проклятыми и изгоями в своей замкнутой среде. И к тому же, несмотря на активную борьбу за отмену этой практики, все соглашаются с тем, что если умерший просил – надо делать даур.

Жыртыс. Другой похоронный обычай – одаривание присутствующих лоскутами ткани, жыртыс (от жырту – разорвать) – также стал мишенью официального ислама. Этот обычай восходит к древней традиции разрывания одежды покойного; считалось, что с кусочком одежды благодатная сила умершего передаётся оставшимся в живых[15]. Из лоскутков шили одежду для детей. Сегодня из них шьют курпе – стёганые подстилки для сидения на полу. Чаще на жыртыс покупают плюш (узбекский) или бархат; размер лоскутов 30 на 30 см или же 50 на 50 см. В Поволжье на смену лоскутам приходят небольшие платочки (они похожи на шейные платки, но не носовые, раздавать которые принято в некоторых областях у русских, удмуртов и пр.). И в лоскуты, и в маленькие платочки заворачивают деньги – 5-10 рублей. Жыртыс раздают всем пришедшим на похороны и на поминки на 7, 40, 100 день и год.

Поскольку похороны традиционно многолюдны (как сказала одна наша собеседница: «Похороны или свадьба – это не личное уже, а народное достояние»), то раздача жыртыса несёт за собой немалые расходы. В Самарской, Оренбургской областях на похоронах бывает 100 и более человек, если это сельская местность, то практически вся деревня. На похоронах в Кош-Агаче участвуют до 1000 человек. Большие затраты стали причиной распространения идеи отказа от жыртыса. Курултай кош-агачских казахов рекомендовал отменить жыртыс, стремясь сократить непомерные расходы на похороны. В Оренбургской области объясняют борьбу с жыртысом, помимо экономических причин, и идеологическими соображениями. Тот же имам Ясненского района так аргументировал свою позицию: «Там, где я могу влиять, я запрещаю материал разрезать на кусочки. Пусть лучше отрез дадут. Аллах говорит: «Не тратьте бесполезно то, что я вам дал». Сараб – бесполезность. Многие говорят: «А почему наши предки делали это?»». Не нравится имаму и то, что сшитые из жыртыса курпе валяются под ногами. И в этом вопросе, как и с дауром, некоторые поддерживают ясненского имама, но подавляющее большинство соблюдает «родной обычай старины».

Ясненский имам борется и с теми похоронными обычаями, которые широко распространились среди казахов с советского времени. Еще одна наша собеседница, полгода назад похоронившая мужа, рассказывала: «Памятник поставили, фотографию хорошую сделали. Так жалостно смотрит. Ясненский мулла сказал – не ставьте фотографию. Что-то они выдумывают сейчас. У нас покойнику и апельсины, и бананы, и яблоки на стол ставят. Ясненский имам говорит – нельзя. Шелпек[16], баурсак[17], масло только должно быть». А ведь в местах смешанного населения не только фотографию помещают на памятнике, «которую можно погладить», но и допускают уже участие женщин-немусульманок и девочек во время похорон на кладбище, запрет на которое один из самых строгих.

Тасаттык. В Хадисах, на которых в том числе основывается шариат, есть «Книга моления о ниспослании дождя». В ней сказано: «И чистый, ради лика которого облака просят о дожде, кормилец сирот, защита вдов»[18]. Именно в этом смысле имамы допускают моление дождю (чаще его называют тасаттык), которое устраивается ежегодно, а то и несколько раз казахами после сева, как правило, в начале июня. Моление дождю как заступничество за обездоленных, как просьба воды для скота, который ни в чём не виноват перед Всевышним и не заслуживает мучений от засухи. В Хадисах это моление также регламентировано – говорится, что и как делать, повторяя слова и движения Пророка. В жизни моление дождю проходит по своему сценарию, отдельные элементы которого стали объектом нападок имамов.

Как правило, у казахов при совершении общего моления о дожде присутствует мулла, который читает молитвы, а затем все присутствующие хором или мысленно просят Всевышнего послать дождь («Алла, жамбыр бер!»). После этого молодежь начинает обливаться и брызгаться водой, так как обычно тассатык проводят около водного источника. Причём это обливание – не просто увеселение, считалось, что когда человек от брызг вздрагивает, он отпугивает шайтана. Ясненский имам запрещает обливаться, чем опять вызывает недовольство знатоков этого народного обычая. Один старейшина, его сторонник, наивно объясняет этот запрет: «Поливать водой нельзя. Против Аллу. Это в колхозах было, чтобы пыль смыть. Но некоторые обливались. Разве молодёжь удержишь?»

Проводя очищение традиций в похоронной обрядности, молении дождю от суеверных, языческих, а в целом традиционных наслоений, имамы замечают, что это только начало очищения народного, бытового ислама, и потихоньку надеются привести ислам казахов в «классическое» русло.

Связь с христианством. Для более полного понимания религиозного сознания казахов нельзя не коснуться взаимного существования в нём ислама и христианства. В беседах с имамами и муллами непременно услышишь: «Пусть Аллах благословит вас. Аллах Всевышний. Аллах Создатель. Бог един. Религии разные». Так начинается беседа, так она заканчивается, это повторяется в процессе разговора. Это, в некотором смысле, трюизм. Действительно, «Бог един», действительно, «религии разные». В этой фразе имамов кроется уважительное отношение к христианству, изначально присущее исламу. В Коране иудеи и христиане именуются «людьми Писания» (араб. ахл ал-Китаб), что делает их наиболее приближёнными к мусульманам, в отличие от людей неверующих или язычников. Возможно и такое объяснение, что в действительности православная церковь, в отличие от протестантской, например, никогда не вела настойчивой миссионерской деятельности в среднеазиатском регионе. Наблюдение же за жизнью русских в мусульманской среде также могло служить источником уважительного отношения к христианам (это мнение широко распространено среди православных, проживающих в Средней Азии).

В наши дни уже никто из казахов не помнит, что среди их предков времён Екатерины Великой было немало казахов-христиан. Напротив, Екатерина даже способствовала распространению ислама в кочевой казахской среде[19]. За некоторым исключением, все казахи считают себя мусульманами. Но в выборе религиозного пути они не являются консерваторами. Жизненные обстоятельства некоторых из них складывались таким образом, что их религией становилось христианство. Нам рассказывали, как один казах в армии, попавший под молох дедовщины, принял христианство, потому что его жизнь спасли грузины-христиане. Или же убитого в армии «запечатали в гроб и в церкви отпевали». Часто христианство принимают дети от смешанных браков, когда отец не казах и не мусульманин. Также христианство сильнее распространено среди женщин-казашек, чем среди мужчин. В целом, число казахов-христиан незначительно.

Гораздо более распространено дополнение ислама некоторыми элементами христианства, связанными, впрочем, с практической стороной жизни. В христианстве доминирует религиозное сознание как система идей, взглядов верующих, в исламе – культовая, обрядовая сторона. Возможно, поэтому казахи-мусульмане перенимают из христианства то, что связано с бытовой стороной. Большинство мулл утверждает, что можно не только заходить в православный храм, но и «молиться в нём на свой манер». Так поступают даже те муллы, которые ведут намаз в мечети. В этой ситуации опять же оппонентами муллам выступают имамы, которые всё-таки говорят, что «по шариату нежелательно ходить в христианский храм. И тем более нельзя молиться, особенно если перед тобой икона».

В больницах нередко казашки в сумочках держат молитву «Живых помощи, Господи», написанную на листочках на русском языке (именно так нам её назвал респондент. Это 90-й псалом Псалтиря «Живый в помощи, Вышняго»). Поскольку молитвы написаны на русском языке, то читать их легче, в отличие от мусульманских, написанных на арабском языке. Понятно, что и текст молитвы в таком рукописном варианте искажён. Имам на вопрос, можно ли иметь такие молитвы, ответил «Бог един». Надо сказать, что и в православных храмах продаются пояса с этой молитвой, хотя церковь утверждает, что это уступка суеверным людям.

Использование святой воды стало среди казахов просто обязательным. Эту воду казахи заготавливают 19 января, на Крещение. Причём крайне редко эту воду святят в церкви, но и воду из водопровода, из-под крана считают наделённой святостью, а потому целительной. Опять же следует оговорить, что в православной церкви есть мнение, будто в этот день в определённое время вся вода считается святой, и если нет рядом чистой реки, то можно наливать воду из водопровода. Правда, считается, что это допустимо для немощных, больных людей, в удалённых от храма местах, потому что посещение храма вообще благое дело, а тем более в такой день – это участие во всеобщем благом деле. Как правило, такую воду казахи используют для умывания младенцев и маленьких детей во время болезней (протирая дверные и оконные ручки, а затем этой водой умывая ребёнка. Вместе с этим читают и Суры из Корана, обводя вокруг головы ребёнка какой-либо из его вещей: «И вот моментально ведь ребёнок успокаивается») или же для изгнания злых духов из дома, разбрызгивая по нему воду, от сглаза, если корова заболела, «в новый дом переехали – святой водой побрызгали». Многие казахи «в проруби на 19 января».

Традиционным в наши дни стало участие имамов в открытии православных храмов («На открытие Дома молельного [в п. Обильном Адамовского р-на Оренбургской обл. – Е.Л., О.Н.] приезжал имам»). Хотя в таких посещениях больше политики, нежели каких-либо идей. И такое проявление толерантности вполне понятно в условиях усиливающейся теократии нашего общества.

Таким образом, на сегодняшний день ислам во всех его проявлениях стал мобилизирующим фактором для выражения даже не религиозного, а национального самосознания казахов. В первую очередь такая мобилизация характерна для предпринимательской казахской элиты, собственно актуализирующей ислам в своей национальной среде, причём не без оглядки на Казахстан.

Для рядового населения – это в большей степени часть национальной традиции. Причём эта исламская часть занимает такое место, что позволяет некоторым исследователям говорить о «религиозном минимализме»[20]. Это незначительное знание «богословского» ислама, участие лишь некоторых членов общества в ритуальном культе и пр. Этот «религиозный минимализм» распространяется главным образом на внешнюю сторону поведения мусульман-казахов, поскольку внутреннее наполнение гораздо сложнее. И то, что любое проявление религиозного сознания происходит под исламской риторикой, позволяет считать их религиозными мусульманами.

И вот эту суть религиозности казахов выразил председатель районного общества «Достык», краевед п. Акбулак Оренбургской области Казиев Турегалий Абдулович: «Значит, религия помогает сохранить обычаи. В этом смысле. Поскольку вот здесь… сейчас хлынул весь этот поток массовой культуры. Религия помогает держать что-то своё. И в то же время, у нас нет фанатизма. Близко нет. Потому что казах на коне ездил, и, скажем, где-нибудь в деревне или в кишлаке мулла или поп довлел над душой каждого человека, а в степи это невозможно».

И последнее. Мы сознательно в заголовке противопоставили религиозное сознание и ислам имамов. В XX веке традиции исламского богословия в России были практически утрачены, что качественно определяет ислам в России и в наши дни. Деятельность казахских имамов по очищению ислама определяется в первую очередь их знанием Корана и Хадисов, и практически не соотносится ни с какой богословской школой. В этом смысле отличается только деятельность Кош-Агачского имама, идейной базой преобразований которого стали постулаты джамаата Таблиг. Впрочем, мы сомневаемся, насколько он сам представляет место данного джамаата в мировом исламе, и в его оценке политиками. Исламское образование в казахской среде только начинает воссоздаваться, о богословах же пока говорить не приходится.

Отзывы о статье

Неправильный код защиты!

Имя E-mail Город Защита ( в коде используються только латинские буквы и цыфры ) Текст

Смайлики :-)

Страницы: Все