За каменной стеной

Дело, конечно, не в том, что именно в городах появились первые в Европе общественные часы – хотя этот факт закономерен. А в том, что именно на территориях, ограниченных городскими стенами, всю эту долгую эпоху творилась история – тогда как жизнь сельской Европы вообще мало менялась с течением времени, хотя основой средневековой экономики была именно деревня. В ней обитало абсолютное большинство всего средневекового люда – но ходом времени управляли те, кто прежде огородил место своего обитания высокой стеной: короли в собственных замках, монахи в монастырях и горожане. Коль скоро принято всех людей Средних веков делить на тех, кто молится, воюет и работает, горожан следует отнести к последнему из этих сословий. Но между сельским тружеником и городским ремесленником – пропасть, несмотря даже на то, что нередко это мог быть один и тот же человек. И эту грандиозную разницу европейцы ощущали уже непосредственно в Средние века.

Парижский епископ XIII столетия Гийом Овернский ставил знак равенства между культурой и городом и утверждал, что, очутившись внутри его стен, люди становятся иными. В конце концов он договорился до того, что назвал жителей городов «подлинными людьми по сравнению с другими человеческими существами, которые являются не столько людьми, сколько животными». В том же XIII веке одна из грамот Тулузы запрещает тулузцам покупать кого-либо проживающего в том же городе. Формулировка способна озадачить не только случайного читателя, но и историка: можно ли было купить кого-нибудь за стенами Тулузы и за какие деньги? Покупали ли горожане друг друга раньше – и если да, то зачем? Очевидно одно: город защищает своих жителей и дает им особые права.

Вывести модель усредненного средневекового города непросто. Одни города принадлежали сеньорам и епископам, другие формально подчинялись королю или императору Священной Римской империи, а на деле управлялись местной властью. Третьи и вовсе стали самоуправляемыми коммунами – бескровно, как Амьен, или с боем как Лилль. Есть города, что продолжали существовать на величии римских камней – как сам Рим или Лион. Другие начинались с чистого листа, как ряд небольших немецких городов.

Впрочем, какой из средневековых городов показался бы нам большим? Да, в великом Риме жило до миллиона человек, но, например, в Париже – всего около 50 тысяч даже в лучшие годы, а в прочих городах и того меньше. В среднем городском поселении едва можно было насчитать 7 тысяч жителей.

Города разные и многоликие – и все-таки было то, что объединяло их всех. В первую очередь, ни один средневековый город не мог существовать без охраняющих его стен. Пытаясь вообразить их облик, мы представляем что-то вроде Каркассона. 52 башни, несколько рядов зубчатых стен, ворота – захабы – подходящие декорации для популярных картин о Средних веках. Сооружение крепости начали еще вестготы в V столетии, ее продолжали строить все Средневековье, после чего, как водится, забросили. До каркассонцев XIX столетия стены дошли в виде живописных руин, для восстановления которых пригласили знаменитого реставратора – кудесника Эжена Виолле-ле-Дюка – а он все-таки был большой фантазер, привнесший в облик крепости собственные романтические домыслы о том, как должна выглядеть средневековая цитадель. Подлинные крепости той эпохи были более приземисты и не столь изящны.

Не могли похвастаться изяществом и укрепленные замки, которые часто путают и с дворцами, и с городскими цитаделями. Они разительно отличаются от королевских или княжеских резиденций – оставаясь прежде всего оборонительными сооружениями. Их возводили все, кому принадлежал хоть клочок земли. Иногда замок можно встретить прямо в городе – как в нормандском Кане, бельгийском Генте или многих немецких городах, а потому давайте заглянем в эту постройку.

Поначалу обитаемым в холодное время года был лишь донжон, главная башня. В ней отапливалась одна – единственная комната – для гостей и бесед, а в спальнях ютились, обогревая друг друга теплом тел и дыхания, сам хозяин – кастелан, все члены его семьи и немногочисленные слуги. Однако уже к ХII – ХIII столетиям многие замки превратились в цитадели богатства, могущества и великодушия: въезд кастелана в крепость был праздником для ее насельников, а сами замки стали рассадниками куртуазной цивилизации. Куртуазные дворы кажутся нам подлинными центрами средневековой культуры – но почему тогда епископ Гийом называет культурными оплотами не их, а города? Разве похож на наши представления о «культурных столицах» какой-то из городов, пусть даже Париж, когда по улицам бродят свиньи, кричат безобразными голосами горожане в подпитии, а в сточных канавах застаивается мутная вонючая жижа? В самом деле, будто этот Гийом вообразил, что городские стены сложены из какого-то особенно культурного камня. И ведь вообразил же – камни города, по его словам, разительно отличаются от «дикого камня» из карьеров. Аккуратно обтесанные и скрепленные скобами, они «являются символами духовного притяжения между душами людей, живущими в городе»; похоже, на кривеньких улочках епископ узрел образ Града небесного!

О созидании Града небесного на земле, а точнее, его подобия думали едва ли не в каждом городе – и строили грандиозные соборы. Когда-то собор был целым городом в городе. В ансамбле епископских строений можно было увидеть две церкви, покои самого владыки, дома клира, баптистерий, больницу и школу. С течением времени больницы становятся независимыми, дома клира превращаются в огороженные кварталы, а баптистерий, эволюционировав в куда более скромную купель, переезжает в собор – теперь единственный на этом месте. Его портал, скульптуры и резные украшения раскрашены в самые разные цвета, а башни и своды устремлены высоко вверх.

Здание Страсбургского собора долго оставалось одним из самых высоких сооружений мира и 200 лет – самым высоким. Впрочем, и другие храмы от него отставали ненамного. Зодчие соревновались друг с другом, пытаясь установить «мировой рекорд духа». Мерялись не только высотой шпилей, но и высотой сводов – и такое честолюбие обернулось не одной катастрофой. В 1228-м рухнули своды собора в Труа, в 1267-м упала башня в Сансе, а в 1284 году в Вове, в соборе с рекордной 48-метровой высотой сводов, хоры рухнули прямо на головы присутствующих под звуки святой мессы.

Думаете, человеческие жертвы или символический характер подобных катастроф могли остановить этих людей? Нет – они вновь принимались собирать упавшие камни, чтобы продолжить строительство.

От соборной площади во все стороны расползались кривые улицы и переулки, заполненные нехитрыми домами. Большинство строилось из дерева, но даже те из них, что сооружались из добротного кирпича, были приземисты и уныло глядели на улицу парой маленьких окошек. Дома липли один к другому, ведь средневековый город – пространство очень компактное, если не сказать тесное. А потому его улицы всегда были наполнены жизнью.

Где-то хрюкает свинья – и прохожие опасливо озираются: вот-вот из-за угла выйдет это своенравное животное, а то и не одно. Порой через города прогоняли целые стада, а многие держали свиней или коз прямо в домах. Вот хозяин животного вышел на улицу, чтобы призвать питомца к порядку, – но затеял перебранку с соседом. О чем спорят – разобрать невозможно, ругань заглушается зычным голосом «пивного глашатая»: он возвещает, что в доме такого-то сварено хорошее пиво. Ему вторит хозяин винной лавки, зазывающий купить свой товар. Его конкурент молча выкатывает бочку на улицу – и хоть его вино хуже, он тут же собирает вокруг себя веселую попойку. На закате Средневековья такую практику запретят, разрешив выкатывать бочки на улицу лишь по праздникам – например, в дни святого Мартина, святого Михаила и святого Галлы, да пребудут они вечными покровителями весельчаков!

Стучат молотки в мастерских, пахнут свежевыделанные кожи, мастера ругают своих подмастерьев. По утрам можно услышать крик банщика, сообщающий, что вода горяча и все желающие будут тепло приняты, – и желающих всегда находится немало, ведь устроить банный день у себя дома – затруднительное предприятие. Многие до сих пор пребывают в заблуждении, что гигиена была неведома средневековым жителям, но это не так. Ванн каждый день они, конечно, не принимали, но раз в неделю в баню заглядывали практически все. Улицы тоже не тонули в отбросах – помои сливали в канавы или гумусные ямы при домах, хоть и открытые, а брошенное на мостовую подбирали золотари. Они же вычищали и ямы с канавами – эти гордые люди, прозывавшиеся «ночными мастерами» или даже «ночными королями».

Постепенно начали заботиться и о внешнем облике зданий. Жителям Флоренции, например, в XII веке городской совет предписывает сносить уродливые дома, если они соседствуют со знатным жилищем и портят его вид. В других городах Италии фасады украсили иконы, статуи святых и лампады.

Лампады особенно полезны в темноте – ведь улицы не освещаются, а многие горожане возвращаются в свои жилища уже после того, как закрылись городские ворота. Конечно, каждый из них имел при себе светильник – но вдруг тот погаснет? Тогда запоздалый горожанин вновь зажжет его от стенной лампадки и продолжит свой путь, вознося хвалы Господу и напевая псалом – так вроде бы и не один, а с надежным защитником.

Кто же эти тысячи людей, объединенных городскими стенами? Большинство из них занято каким-то ремеслом или торговлей, а порой и тем и другим, ведь многие, особенно в раннем Средневековье, самостоятельно продают продукт своего ремесла. Другие – школяры, пришедшие за университетским знанием. Третьи – судьи, чиновники, нотариусы. В этот своеобразный социальный котел попадают самые разные люди, включая беглых преступников, которых правосудие не может настичь на территории городов, где действует собственный суд. Конечно, здесь можно встретить и нищих – ведь в городах бурлит торговля, а значит, нет – нет да и достанет какой-нибудь добрый прохожий из кошелька или из-за щеки монетку, чтобы протянуть ее Христа ради просящему. В крупных городах нищие образовывали собственные братства, на манер ремесленных цехов, – а где-то с официальных попрошаек власти даже брали налоги.

Среди горожан немало вчерашних крестьян – одни пришли за заработком, освоив то или иное ремесло, другие сбежали от разразившегося в деревне голода или феодальных поборов. Во многих городах, формально принадлежавших феодалам, борьба населения с сеньорами привела к провозглашению личной свободы горожан – а таковым считался всякий, кто прожил в городе год и один день. Поговорка «городской воздух делает свободным» родилась именно из этого. Хотя речь шла и о свободе от предрассудков.

Средние века не знали «войны полов» или национальной розни. А внутри городских стен даже огонь религиозной вражды загорелся не сразу. До поры католики уживалисъ с евреями и еретиками – катарами – а в космополитичной Тулузе даже с арабами – мусульманами.

Если бы кто-то из современных ревнителей национальной чистоты оказался на улицах Тулузы XII столетия, он бы, наверное, был удивлен. Среди ее жителей уже тогда было немало арабов, хотя город никогда не находился под исламским владычеством, – они торговали, создавали изысканные поделки из серебра и возносили молитвы Пророку по соседству с христианами.

Межнациональные отношения в городах Европы охладились в XIV столетии. Наступивший 1348 год привел с собою чуму. Болезнь свирепствовала во всех прежде блестящих городах Италии, во всем Средиземноморье, на Ближнем Востоке. В июне над Парижем взошла невероятно яркая звезда – а вслед за ней пришел мор. Скончалась королева Жанна, а Сорбонна настолько обезлюдела, что выжившие профессора согласились серьезно снизить требования к новым студентам. «Кто-то намеренно распространяет заразу», – решили средневековые люди и обвинили в своих бедах евреев, которых вдоволь было в любом городе. Родилось предположение, что еще в 1321 году евреи собрались в Толедо, чтобы покончить с христианами – а для того извести их ядом то ли из крови совы с экстрактом пауков, то ли из лягушачьих лапок вместе с порошком из «крови христианских младенцев». Договор будто бы был написан на пергаменте и украшен «золотой печатью весом в 19 флоринов» – и будто оригинал его нашли при обыске у одного из евреев в Анжу. Евреев стали изгонять за городские стены, а затем принялись и за погромы еврейских кварталов. Одним из немногих, кто пытался их остановить, был папа Климент VI. Но за пределами Авиньона его голоса никто не услышал – да и в самом Авиньоне выжила всего четверть его населения, остальные умерли от чумы.

Чуму принесла в города торговля – именно она обеспечивала биение сердца каждого из них и именно она способствовала возрождению городов после чумы. Во многие города деньги в буквальном смысле приносила река: по ней приплывали суда с товаром, а специальные чиновники брали налог за переправу и транзит. Речная переправа в Страсбурге находилась прямо на главной улице. Путешественник XV столетия Перо Тафур, добравшись до Страсбурга, восхищается отремонтированными крепостными стенами, порядком на улицах, дисциплиной горожан: по пожарной тревоге, которую звонит часовой на башне собора, они чинно выходят из домов с самым ценным в руках. Это зрелище приводит путешественника в такой же восторг, как и часы на городской ратуше. Их установили местные купцы – следовательно, они знают настоящую цену времени, замечает Тафур.

Купечество и было подлинными хозяевами средневекового города, хотя эти люди не слишком соответствуют нашим представлениям о Средневековье. Многие из них побывали в самых дальних пределах мира, свободно владели многими языками – и любили трудиться, видя в работе не проклятье рода человеческого, обреченного трудиться «в поте лица своего», а удовольствие. Когда Средневековье закончилось, именно из него выросла буржуазия, совершенно новый класс, который изменил ход развития нашей цивилизации. А значит, заявить, что история Нового времени родилась именно на площади средневекового города, вовсе не будет преувеличением.